А вот на 103-м этаже небоскреба в Чикаго сделали смотровую площадочку.
Задумка дизайнеров — чтобы посетителям казалось будто они парят в воздухе.
Билет на смотровую площадку стоит $15
Западная Европа вступила в постиндустриальную эпоху: непродолжительный рабочий день, автоматизация и свободное творчество вместо изнурительного физического труда. Теперь настоящих пролетариев можно найти только где-нибудь в Китае или Индии. А там, где благосостояние стало всеобщим, гражданское общество, респектабельные политики и пресса уже всерьез обсуждают новую версию еврокоммунизма — как получать деньги и не работать, как молодость сделать вечной, как достичь всеобщего равенства. Но не станут ли люди тосковать по традиционной работе от звонка до звонка, когда утопия станет реальностью? Корреспондент «РР» попыталась выяснить, как видят будущее в сегодняшней Германии, на родине Маркса и Энгельса
«Кризис? Да нет у нас никакого кризиса. У нас всегда кризис», — так могут говорить только здесь. Это — Берлин, arm, aber sexy, «бедный, но сексуальный», место для бездельников и пацифистов, самый дешевый мегаполис в мире, город вечной молодости и вечной безработицы. Если в солнечный будний день пройтись по улицам молодежного Кройцберга или Пренцлауэрберга, складывается впечатление, что в Берлине вообще никто не ходит на работу: здесь сидят с книжкой в парке, играют музыку, защищают права голубых, помогают беженцам, снимают фильмы о них, делают выставки, курят гашиш и никуда не торопятся. На каждом перекрестке — кафе, в каждой подворотне — галерея. Любой бармен по совместительству художник, и наоборот.
Но биржа труда, наверное, главное место в любом квартале Берлина: тут добывают деньги. Особенно в Нойкельне, одном из самых «проблемных» районов, где живут турки и богема. Два раза в месяц безработные приходят сюда отчитываться о своих делах, о доходах и расходах, квадратных метрах, поисках работы и связанных с ними депрессиях… «Не фотографируйте, тут вам не зоопарк…» В бесконечной очереди из турок, совкового вида алкоголиков, мрачных мамаш с колясками довольно много очень милых людей, по виду которых невозможно
— Я научный работник, — говорит мне приветливая сорокалетняя фрау в детской хипповой фуфайке с разноцветными квадратами, — получила степень по математике и теперь не могу найти стипендию, соответствующую новому статусу. Но еще полгода я буду получать 60% от зарплаты, а потом
— Не странно вам оказаться в такой компании?
— Да нет, ничего. В Берлине так много безработных, что никто пальцем тыкать не будет.
За ученой дамой в очереди стоит симпатичное бесполое существо с дредами — то ли 17?летний подросток, то ли очень худосочная тетенька. Существо обаятельно улыбается: «А я — учительница танцев». Учительницу зовут Хайке, у нее двухлетняя дочка,
Блошиный рынок. Катарина и Мартин в ожидании покупателей
— Почему вы все такие молодые? — спрашиваю я своих друзей Арне и Олдага, работающих в бундестаге. — Почему немцы учатся до 30 лет, находят работу, дай бог, в 35, а детей заводят в 40?
— Ну, это сложный вопрос, — отвечает Арне. — Но если мы с тобой выпьем очень много водки, то, в конце концов, я признаюсь, что это потому, что
— Я не думаю, что для Германии это многое изменит, — отвечает Олдаг. — У нас достаточно стабильная экономика. Если выражаться цинично, то я бы сказал, что теперь индонезийским девочкам будет работать еще тяжелее…
Катарина и Мартин — типичная берлинская гетеросексуальная пара. Они уже созрели для серьезной жизни, но пока не представляют себе, как ее устраивать. Оба — художники, занимаются видеоартом, кино, фотографией. Катарина — студентка операторского факультета Высшей киношколы в Потсдаме. Она получает небольшую стипендию, которую потом надо будет частично возвращать государству. Мартин уже закончил вуз, получил диплом по специальности «свободное искусство». После этого он работал учителем фотографии в школе, таскал кабель в телестудии, делал социальные проекты с детьми. Сейчас он перебивается редкими творческими заказами. Катарина еще два раза в неделю работает в баре через дорогу, это называется
— Сначала я очень обрадовалась, когда меня взяли на работу, — говорит Катарина. — Хозяин заведения — наш приятель, мы вместе сдавали экзамены в киношколу, но он не поступил и вот решил открыть бар. Там хорошая, свободная атмосфера, играет приятная музыка, все очень стильное, обшарпанное, неформальное. Но на работе все строго: с утра надо в определенном порядке расставить стулья, приходится таскать тяжелые ящики с пивом, мыть всю посуду, двигать столы, холодильник должен быть всегда заполнен напитками, вечером опять надо взгромоздить стулья друг на друга. Все это, конечно, не так страшно, но мне кажется, я уже не в том возрасте, когда любая работа может быть полезна просто как опыт. Мне уже почти 30 лет, хочется делать
— А что Мартин? Как он видит будущее?
— У него сейчас сложный период: он вдруг понял, что последние семь лет жизни он как будто прокурил и проспал. Теперь ему хочется срочно наверстать упущенное, но возможностей мало.
Биржа труда. Хайке, учительница танцев, живет на пособие по безработице и занимается некоммерческим творчеством
По выходным Катарина с Мартином ходят на блошиный рынок продавать футболки и сумки. Сумки Мартин привез из Таиланда, а футболки авторские, с маленькими смешными рисунками. Ребята настроены вполне серьезно, они приходят на рынок в семь утра, чтобы занять хороший стол на видном месте. Но все равно никто не клюет: на соседних прилавках точно такая же тайская продукция, а футболки недостаточно «плакатного» вида, не бросаются в глаза. Да и вообще блошиный рынок — плохое место для бизнеса. Сюда больше ходят поглазеть, пообщаться, ну и купить
Мы сидим на рынке целый день, пьем чай, скучаем. Изредка к нам подходят
Вечереет. Вкусно пахнет восточными пирожками. На прилавках, освещенных розовым закатным солнцем, начинается возня: продавцы аккуратно сворачивают свои лотки, упаковывая все эти чудесные механические штучки, деревянные игрушки, старые книжки, пластинки, самодельные украшения. Особенно меня радуют фотографы: блошиный рынок у них — как фотосайт. Сделал фотографию, напечатал и стоишь с ней. Вряд
Катарина с Мартином так ничего и не продали. Усталые, они, переругиваясь, складывают свой товар в чемодан на колесиках. В конце концов Мартин, как Иисус Христос
Бетаниен — замок XVIII века, лет тридцать назад отданный на растерзание свободным художникам. В одной половине замка — мастерские и галереи. В другой — обшарпанный зал, со всех сторон заклеенный плакатами: «Мы не платим за ваш кризис!» «Капитализм — это рабство», «Давайте захватим аэропорт!» — ну и так далее. Перед замком большая зеленая поляна, на которой живописно расположилось несколько сотен немецких романтиков: у кого рога на голове, у кого — розовые дреды, один одет в эзотерическое сари, другая — в прозрачную тунику, третий — в воинственную кожаную куртку. Все очень серьезные: продают политическую литературу, варят макароны на всех 500 человек, режут салатик и обсуждают проблему «Как нам выйти из культурного подполья». Это конгресс анархистов.
Я пошла на семинар, посвященный проекту «Пятичасовая рабочая неделя». Занятия проходят в одной из жилых комнат шедевра неоготики. Тесно, душно, анархисты сидят друг у друга на головах, на полу спит большая черная дворняга. Семинар ведет программист из Франкфурта, называющий себя Дарвином Данте, — добродушный 50?летний великан в очках, шортах, с хвостиком на голове. Он довольно известный анархист, уже лет десять разрабатывает программу пятичасовой рабочей недели, написал про это кучу книг, регулярно выступает с докладами, очень хороший оратор, может говорить часами. Дарвин приводит много цифр, рисует таблички, утверждая, что в самом ближайшем будущем технический прогресс позволит автоматизировать чуть ли не весь наемный труд: «Уже сейчас в Мюнхене запущены экспериментальные поезда метро без машинистов. Их можно было бы ввести повсеместно, но руководство боится делать это, опасаясь возмущения уволенных работников транспорта». По мнению Дарвина, «общество труда» (Arbeitsgesellschaft) должно в ближайшем будущем смениться
В Берлине около миллиона турок. Как и все граждане страны, они имеют право на пособие
Разумеется, эта теория сразу вызывает много вопросов:
— Не будет ли такое общество излишне технократическим? Не кажется ли вам, что мы уйдем слишком далеко от природы? — спрашивает девушка с каннабисом на футболке.
— Ни в коем случае! У людей будет оставаться много времени на то, чтобы свободно заниматься ручным трудом, развивать экопоселения…
— А кто будет преподавать в школах? Сидеть со стариками?
— Если людям совсем запретить работать, случится самая большая революция за всю историю человечества, — отвечает Дарвин. — Нет, конечно, люди будут работать. Они будут трудиться у себя в саду, заниматься своим образованием. Вы подумайте, сколько времени освободится на добрые дела! Всю социальную работу будут делать волонтеры.
— А налоги? Мы будем платить налоги за пять часов работы или как сейчас?
— Этот вопрос неуместен. В этом обществе никаких денег вообще не будет…
Дальше Дарвин Данте переходит к тому, как именно и почему отменят деньги, собственность и так далее. Разговор идет
— Еще двести лет назад парламентская демократия казалась высшей стадией развития человечества. И никто не верил, что такое возможно. Но сейчас мы видим, что это далеко не конец. И я хочу, чтобы вы, молодые анархисты, работали над этим. Все друзья, с которыми я начинал
Может сложиться впечатление, что мечтать о пятичасовой рабочей неделе и бесплатном сыре — удел лодырей и маргиналов. Но это совсем не так: анархисты лишь довели до логического завершения идею, которая уже несколько лет занимает самые прогрессивные умы Германии.
Зимой этого года интеллигентная домохозяйка из Бранденбурга Сюзанна Вист направила в бундестаг петицию с предложением ввести «грундайнкоммен» — базовый доход для всех граждан страны в размере 1,5 тыс. евро на взрослого и 1 тыс. евро на ребенка ежемесячно. Петиция была опубликована на официальном сайте бундестага и собрала 53 тыс. подписей, Сюзанна Вист стала знаменитостью. С тех пор про «грунд» заговорили все.
На самом деле немецкие политики уже несколько лет вполне серьезно обсуждают возможность такой реформы. «Грундайнкоммен», или,
выглядит приблизительно так. Сколько бы человек ни зарабатывал, он получает от государства фиксированную сумму, например 10 тыс. в год. Это прожиточный минимум. При этом четверть остальных своих доходов он отдает в казну. Получается, даже если человек зарабатывает четыре прожиточных минимума, он ничего не теряет. И только тот, кто заработал больше 40 тыс., дает государству больше, чем оно ему. Например, человек, заработавший за год 8 тыс., не заплатит налогов вообще, а еще получит от государства дополнительные 8 тыс.: 8 – 2 + 10 = 16. Предполагается, что при такой системе налогоплательщик будет стремиться заработать эти условные 40 тыс. и постарается на этом остановиться, потому что дальше уже начнутся реально высокие налоги. Пока ни в одной стране эта теория не была проверена на практике.
Дарвин Данте уже несколько лет пропагандирует идею «5-часовой рабочей недели». Его лекции пользуются неизменной популярностью
Так или иначе, если соответствующий закон
хочет». Если же некая работа настолько неприятна, что ее никто не хочет делать, то такую работу надо либо автоматизировать, либо очень щедро вознаграждать. При этом предполагается, что, упростив систему субсидирования, государство сэкономит на бюрократической волоките и контроле потребностей, — в итоге получится даже дешевле, чем сейчас.
Сегодняшний закон, регулирующий финансирование безработных, действительно несовершенен. «Безработный не может уехать из города — ему нужно регулярно появляться перед чиновниками, — жалуется газета “Цайт”. — В Саксонии безработным приходится отделять перегородками часть комнаты, чтобы иметь ровно столько квадратных метров, сколько полагается по закону.
На рынке политических программ Германии сейчас предлагается четыре сорта «бесплатного сыра».
Гетц Вернер — 63?летний миллиардер, владелец сети аптек DM, отец семерых детей — собирает толпы людей в церквях и на площадях. Вернер пропагандирует «грунд» не просто как вариант пособия по безработице, но именно как проект нового общественного устройства, при котором людям не надо будет думать о заработке. По мнению Вернера, представление о том, что «кто не работает, тот не ест» должно остаться в прошлом.
— Мыслить революционно — действовать эволюционно, — говорит Гетц Вернер в интервью каналу WRD. — На примере сотрудников своей компании я увидел, что успех достигается, только если люди проявляют инициативу.
— А мне не нравится эта идея, — говорит Андрей Трофимов, нищий художник, изобретатель и шаман, давно живущий в Берлине.
Впрочем, Андрей — исключение из всех правил и социальных каст, у него нет ни жилья, ни семьи, ни работы, он вообще умеет жить без денег. Другие берлинцы, как правило, говорят об идее «грунда» с мечтательной улыбкой.
— Почему бы и нет? Например,
Берлин, конгресс анархистов. Лидер одного из многочисленных левых движений
Тут у меня вдруг пробегает мороз по коже (хотя до сих пор идея мне нравилась): у меня вот, например, тоже есть дети, я их очень люблю, но перспектива сидеть с ними целыми днями, пусть даже получая за это небольшой «грунд», кажется мне неправильной. Однако, похоже, в Германии все к тому идет: «Извините, штатных мест у нас нет, — скажет мне редактор
Вообще, «грунд» вызывает много возражений как у левых, так и у правых. Вот список лишь некоторых из них:
— «Грунд» не только не решит проблему социального расслоения, но и усугубит ее. Безработица вообще перестанет восприниматься как проблема, но проблемы безработных останутся. Ведь человек, как правило, связывает с работой свою самореализацию, свою идентичность. Таким образом, четыре с половиной миллиона граждан будут просто выброшены за пределы общества.
— «Грунд» ставит с ног на голову идею социального государства, в котором богатый должен отказаться от части своих доходов в пользу бедного. В новой системе шофер будет получать такой же базовый доход, как и его обеспеченный шеф. В итоге шеф положит деньги в банк и станет еще богаче, а потом еще и уволит шофера, который так и останется со своим «грундом».
— Понизится уровень дохода работающих людей: понимая, что никто не умирает с голода, работодатель может с чистым сердцем платить копейки. Таким образом, программируется очередная «ловушка бедности». Такой контраргумент выдвигают немецкие профсоюзы. На это сторонники «грунда» возражают, что у рабочих, получающих базовый доход, будет больше времени и сил, чтобы бороться за свои права.
— Мы не справимся с таким количеством мигрантов. Услышав, что далеко на севере есть страна, где дают деньги просто так, в Германию ломанутся толпы беженцев из кризисных регионов. И никакие препятствия их не остановят. Придется ужесточать визовый режим, вводить много запретов, что негативно скажется на общественном климате.
— «Грунд» — это лоббистский проект частных пенсионных фондов. Сколько бы человек ни работал, пенсия у всех одинаковая — где справедливость? Люди начнут сами себе откладывать деньги на черный день, и выиграют от этого только частные пенсионные фонды.
Но главный, основополагающий, можно сказать, религиозный вопрос, который лежит в основе всей дискуссии, — это, конечно, вопрос о свободе, ответственности и предназначении человека. Правда ли, что люди могут работать только
Недавно
Но люди не всегда поступают так, как говорят. В 60?е годы в Америке ученики Милтона Фридмана проводили эксперимент по негативному налогообложению: одни семьи в течение пяти лет получали «бесплатный сыр», а другие — нет. «Мы ожидали, что, увидев явные преимущества по сравнению с традиционной системой, люди начнут тратить еще больше усилий, чтобы разбогатеть. Но, к нашему удивлению, все оказалось наоборот: люди стали работать существенно меньше. Мужчины снизили свою активность на 5–7%, женщины — на 10–14%, а школьники — и того больше… Наверное, многие и вовсе бросили бы работу, если бы не понимали, что это всего лишь эксперимент…» — цитирует «Цайт» воспоминания одного из учеников Фридмана Гарри Бертлесса.
В любом случае понятно, что эту тему еще надо исследовать и, возможно, немецкая реформа будет одним из самых интересных экспериментов в области социологии труда.
Фотографии: Юлия Вишневецкая
Есть замечательный американский экономист Артур Лаффер, который в свое время сказал, что если вы повышаете количество налогов, то рано или поздно налоговые сборы у вас падают. Понятно, если вы установили налоги в 90%, а потом их установили в 120%, то вы не будете собирать 120%, вы будете собирать еще меньше.
И есть такой средневековый арабский историк Ибн Хальдун, который в свое время предложил следующую историческую теорию. В начале всякой династии, говорил Ибн Хальдун, налоги низки, потому что нравы правителей просты. И так как налоги низки, развиваются ремесла и торговля. Поскольку развивается ремесло и торговля, нация начинает богатеть, и нравы правителей становятся всё более взыскательными. По мере того, как растут потребности правителя, растут, естественно, и налоги. По мере того, как растут налоги, приходят в упадок ремесло и торговля. Но так как нравы правителей по-прежнему продолжают оставаться взыскательными, то налоги всё увеличиваются и увеличиваются. И ремесло и торговля приходят во всё больший и больший упадок. И этот печальный цикл прерывается только тогда, когда с гор спускается новая династия завоевателей. Они варвары, нравы их просты, налоги невелики – ремесло и торговля начинают развиваться.
Чем отличается теория Лаффера от теории Ибн Хальдуна? Тем, что Лаффер живет в стационарном американском обществе, в котором нет представления о том, что изменения в экономике – это что-либо, кроме изменения в экономике. Налоги – это налоги. Ибн Хальдун живет в гораздо более непостоянном обществе, и его теория описывает то, что любые экономические подвижки кончаются катастрофами вовсе не в экономике. Они разрывают саму ткань государства.