— Хде?!
— Что вы говорите? — Дмитрий Анатольевич старался сохранять спокойствие и доброжелательность, пожимая в толпе чью–то холодную скользкую руку.
— Хде яндексация? — старуха, похожая на Родину–Смерть с плакатов времен войны, дыхнула смрадно — разложение уже началось — прямо в лицо премьер–министру. Другие обступали со всех сторон. От них несло сладковатой кислятиной, средством от моли и ароматом чего–то трудноуловимого и оттого жуткого.
— Денег… э–э… денег нет, — Дмитрий Анатольевич старался дышать ртом, но получалось почему–то плохо, миазмы буквально душили его. — Но… денег нет.
— А хде же деньги, стервец?! — взвизгнула крупная старуха с залихватскими усами под носом. — Хде они? Я тебя спрашиваю.
Толпа забурлила. Глаза премьера заслезились как при острой аллергии. Охрана оказалась слабже премьера — здоровяки из хвалёной ФСО уже почти не держались на ногах, пребывая, видимо, в полубессознательном состоянии.
«Токсическое отравление», — механически отметил Дмитрий Анатольевич, сквозь клубы плотного страха и отвращения, застилающих мозг.
Слева возник тощий дедуля. Лицо его было туго обтянуто сухой кожей, настолько туго, что в некоторых местах она треснула и стала видна желтоватая кость.
— Я шестьдесят лет проработал, — неожиданно приятным баритоном шептал дедуля, — и где же теперь мои деньги? Денежки мои? Ась? — и вдруг он неистово рявкнул. — Они ж мне на огненное погребение надобны!
— Хде деньги? — волновался крымский пенсионный народ. — Были же еще в том году?!
— Деньги были. И будут потом, — премьер уже слабо соображал, что говорит. Перед глазами плясали цветные пятна. — Но вот прямо сейчас их нет… мы не можем всем… кому–то — да, а кому–то — нет… так делать не будем…
— Вот это правильно! — задушевным и одновременно торжественным голосом провозгласила ближайшая старуха с устрашающего вида катарактой на левом глазу, при этом правый глаз у нее был стеклянный. — Должны страдать все!
«Как же она видит? — мелькнула у Дмитрия Анатольевича тревожная мысль. — Она ведь прямо на меня смотрит…»
Пенсионеры дергали премьера за рукава, передвигавшиеся на четырех руках теребили за штанину. Некоторые приплясывали, что–то шептали, кто–то хихикал, другие бормотали какие–то странные то ли молитвы, то ли матерные частушки.
— Хде же золотишко? Хде ассигнации? — явно придуриваясь спрашивал один неестественно распухший дедуля, оказываясь то слева, то справа. — Неужто корупкционэры проклятые обчистили казну?
— Я ждал индексации год! — кричал на Дмитрия Анатольевича седой усач в тельняшке и матроске. — Я же подводник, офицер! Из самого города–героя Севастополя! И не дождался нихуя! Помер! И теперь червей кормлю, а какая–то сволочь…
«Да ведь они!…» — додумывать внезапную догадку премьер не стал, парализованный ужасом…
Он хотел только одного — развернуться и бежать. Бежать без оглядки. Бежать изо всех сил, выдавливая из лёгких смрад разложения. И забыть! Забыть бесовские гримасы и ухмылки!
Но так делать было ни в коем случае нельзя. Ядерный электорат мог обидеться, приняв это на свой счёт.
— Вы держитесь Здесь, — со всей бодростью, на которую был способен, промямлил Дмитрий Анатольевич, — И хорошего настроения!
А.Блог
